В преддверии дня Великой Победы невольно вспоминается жизнь в трудное послевоенное время. Родившись в семье, где оба деда и отец воевали, нельзя остаться непричастным к судьбе страны. Живы в памяти и рассказы о сложном времени тех, кто своим посильным трудом тоже приближал победу.
Моей маме Любе было тринадцать лет, когда началась война. Вместе с ней началась и ее трудовая жизнь. Летом помогали колхозу, собирали с полей всё, вплоть до последнего колоска. В холодное время, как на работу, каждый день приходила в госпиталь, помогала раненым бойцам: ухаживала, мыла полы, окна, стирала. А в редкие промежутки отдыха читала бойцам книги, рассказывала смешные истории, лишь бы подбодрить, поднять настроение, писала трогательные письма под диктовку тех, кто не мог держать карандаш.
«Бойцы меня встречали радостными возгласами: „Наша Любонька пришла!” — вспоминала мама. — Это придавало сил, несмотря на то что целыми днями крутилась как белка в колесе».
А вечером все женщины садились за вязанье. Сначала на ручных прялках овечью шерсть, которую поставлял колхоз, пряли, сматывали в большие мотки, стирали, сушили, а потом вязали для бойцов носки, перчатки и варежки. И в них обязательно вкладывали маленькие записочки, в которых просили возвращаться скорее домой с победой.
А младшая папина сестра — Галочка была маленькой прачкой. Приносила домой из госпиталя окровавленные бинты, отмачивала, отстирывала, применяя все подручные средства, включая древесную золу, гладила тяжелым утюгом, а затем сматывала в бинты и несла обратно. «Конечно, мама помогала,— рассказывала она. — Не знаю, как она всё успевала и со всем справлялась. Бывало, я так уставала, что сумки с бинтами не несла, а тащила волоком по земле. Мама, видя это, отправляла под каким-то предлогом меня домой, приносила сумки обратно и ночью, чтобы я не видела и не расстраивалась, тайком перестирывала бинты».
Была у девочки и вторая обязанность. По вечерам с подружками она делала для хирургического отделения ватные шарики. Сначала нужно было эту твердую, слежавшуюся вату из огромных катушек нарвать, распушить и только затем аккуратно закатать в квадратики марли. Получался маленький шарик — тампон. И нужно было таких тысячи! От грубой ваты детские пальчики стирались в кровь, не успевали заживать, но работу девчушки не прекращали, пока не делали норму. А норму эту устанавливали себе каждая — по велению маленького сердца.
Бабушка взяла в дом сиротку Верочку. Ее родители погибли на войне сразу, еще в 1941-м. Соседка, с которой оставалась девочка, не смогла ее растить, так как у самой было детей немало. Вопросов, куда деть ребенка, не возникало никогда. Их забирали в семьи и воспитывали как родных.
Папа Миша ушел на войну, когда ему не было еще и семнадцати. Призвали осенью, за несколько дней до дня рождения. После сержантской школы — в разведку. Очень хорошо знал немецкий язык, видимо, это и послужило распределению. С войны вернулся раньше. Героем, но инвалидом. Снарядом оторвало ногу. «Главное, что живой!» — смеялся, вспоминая, папа. А я, маленькая, горько плакала от жалости к нему, не понимая тогда, чему он радуется. Он рассказывал, как ночью, спросонья, вставал с кровати, забывая, что нет ноги, падал, разбивался, пока не привык к костылю. Когда заказали и сделали протез на ножку-половинку, стало полегче.
После войны мои родители окончили один педагогический институт, где и познакомились. У нас была очень дружная семья, нас, детей, было пятеро. Тогда, в послевоенное время, такие большие семьи были не редкость. Одевались-обувались скромно, без всяких излишеств. Как правило, младшие донашивали за старшими. И это было нормально. Родители работали учителями в школе, но, чтобы прокормить столько ртов, папе, главе семьи, приходилось работать одновременно в двух школах. Для него специально составляли расписание, чтобы он мог курсировать туда-сюда. А вечером он шел в воинскую часть — преподавал физику солдатам в вечерней школе.
Питались очень просто. Бабушка (папины родители после войны стали жить с нами, так как контуженному на войне деду нужен был уход) делала в печи чудесные ароматные каши с тыквой, лепила вареники, придумывала невероятные блюда из картошки. Ее выращивали сами. А когда был неурожай, для семьи наступали тяжелые времена. Бывали дни, когда родители, чтобы накормить детей, лишали себя завтрака и ужина, скрывая это от детей.
Учительская зарплата была небольшой. И если бы не свой огород, сад и наделы в поле, которые выделял поселковый совет под картошку и тыкву, сложно сказать, как бы мы жили. Все радовались, когда по случаю папа приносил килограммов десять ливерной колбасы. Холодильника не было — зимой она лежала на столе в сенях, накрытая большим тазом, и можно было есть ее вдоволь, сколько влезет. Еще мама пекла с ливеркой пирожки. Нам, детям, казалось, что они вкуснее всяких пирожных.
А в день зарплаты родители старались покупать недорогие конфеты: подушечки, помадки, леденцы. Все конфеты делили поровну на каждого члена семьи, несмотря на то что взрослые свои доли постепенно раздавали нам.
Всегда хотелось хлеба. Сами его не могли печь, так как невозможно было купить ни муку, ни дрожжи. Я хорошо помню, как к нам, на станцию, всего два раза в неделю приезжал вагон-развозка с хлебом. Все жители большого поселка рано утром шли занимать очередь. Бабушка будила нас в пять утра, собирала маленьких, и мы шли за хлебом. Давали по одной буханке в руки. Вагон всегда опаздывал, родители к тому времени уже уходили в школу. А мы терпеливо ждали. Хлеб — всему голова. Это я знаю не понаслышке. Буханки были небольшими, ржаными, грубого помола и всегда очень жесткие. Но его, хлеба, всегда хотелось просто поесть. С солью и запивая водой.
Позже в поселок пришла большая радость: построили свою хлебопекарню. Хлеб был по-прежнему серый, но зато всегда свежий и с хрустящими корочками. Стоил он шестнадцать копеек.
В семье я была самой слабой, часто болела, и поселковый совет установил выпекать для таких, как я, ослабленных детей белый хлеб. Его выдавали по списку по одной буханке два раза в неделю. Однажды, в дождь, я так сильно торопилась домой, чтобы скорее разделить эту невероятную вкуснятину со своими близкими, что споткнулась и уронила буханку прямо в лужу. До сих пор помню, как, оцепенев от горя, стояла и смотрела, как мягкий белый хлеб быстро впитывает в себя всю грязь лужи. Долго я заливались слезами и винила себя.
Мы, дети, ценили труд своих родителей, любили и уважали их. Все хорошо учились, и никто с нами не сидел по вечерам и не делал уроки. Всё только сами! И родители нам доверяли. А еще в послевоенное время движущей силой было то, что достойных октябрят принимали в пионеры, а повзрослевших — в комсомол. Никто не хотел отстать, все стремились быть лучше. Нас, видимо, правильно воспитывали. В приоритете были жизненные ценности, и мы действительно гордились достижениями своей страны. В школах был обязательным так называемый пресс-центр, где ежедневно освещались значимые события, свершения, победы и просто новости.
Каждая семья выписывала множество газет и журналов. А сколько было ликования, когда Гагарин полетел в космос. Я, тогда еще первоклашка, помню, как совершенно чужие люди обнимались на улицах, поздравляли друг друга, радовались искренне, по-настоящему. Мы — первые! Помню наш первый маленький телевизор «Знамя», купленный в рассрочку. По вечерам, в воскресенье, к нам домой приходили со всей улицы смотреть фильм. А после него, в девять вечера, обязательно «Время». Был всего один канал. И работал он, конечно, не весь день. Мой старший внук Саша удивляется, и ему действительно трудно понять, как мы жили с таким телевизором и без телефонов.
Помогая семье, я уже в двенадцать летом работала на кирпичном заводе — ставила тяжелый кирпич-сырец на транспортерную ленту, которая шла в печь. Мама очень переживала за меня: помимо того, что работа была тяжелой для девочки-подростка, еще и приходилось далеко идти. Потом работала в колхозе — полола сорняки на бахчах. А в шестнадцать лет стала пионервожатой в лагере, в младшем отряде. И всегда на часть зарплаты покупала конфеты и печенье для своих сестер и брата.
Мы с младшей сестрой пошли по стопам родителей. Стали педагогами. Работая в школе, ежегодно, в канун Дня Великой Победы, традиционно приглашала участников войны на классный час. Ветераны всегда с удовольствием приходили, рассказывали о том, как воевали, отвечали на многочисленные вопросы.
Однажды, нарушив традицию, все ученики моего бывшего 4 «А» класса пошли к ветерану сами, к его дому — многоэтажке. Основательно подготовились. Дети своими руками смастерили немудреные подарки, выучили песни военных лет и стихи. Почти все родители передали с детьми цветы. И вот в назначенный час мои дети в парадной форме выстроились под окнами нашего ветерана. Иван Андреевич, увидев нас, сначала растерялся, но уже через пять минут стоял перед детьми при полном параде всех своих орденов и медалей. Дети пели и читали стихи для него одного — Героя. Собралось много людей, зрелище было действительно необычным. А наш ветеран стоял весь в цветах, буквально обвешанный детскими подарками, и плакал.
Уверена, дети до сих пор помнят тот необычный концерт для одного зрителя. Это был, пожалуй, лучший классный час за все тридцать три года моей педагогической деятельности.
Время быстротечно. Когда смотрю на наших стареньких ветеранов, слезы умиления подступают к глазам. Представляю, каким бы был мой папа, дожив до сегодняшнего дня. Было бы ему девяносто пять. Прожил он всего пятьдесят девять. Война сделала свое злое дело: в культе ноги оторвался тромб. И хоть за ним прилетел в срочном порядке военный вертолет, спасти его не удалось. Инсульт. Часто вспоминаю его, моего замечательного папу. Он по-прежнему мой ангел-хранитель.
О мужестве и подвигах моих дедов и отца хорошо знают мои дочери, внуки. Цепочка памяти не должна прерываться! Мы живы! Мы чтим!
От всей души поздравляю людей, заслуживших этот праздник в полной мере. Всех тех, кого война опалила, закалила, разлучила, обожгла, но не сломила.
Татьяна БУРКИНА
